– Вот рожа довольная, улыбается во весь рост, – думал Борман, глядя на Штирлица. – Щас как долбану по морде! – А я увернусь, – подумал Штирлиц, продолжая улыбаться. – А я тебе тогда коленкой припечатаю, – злостно подумал Борман. – А я блок поставлю, – подумал в ответ Штирлиц. – А... – только подумал Борман. – Б... – незамедлительно подумал Штирлиц. – Ну и подготовка у них в Москве, – уважительно подумал Борман. – А ты думал! – подумал Штирлиц.
— Адыгея… Адыгея… Адыгея… Не подскажешь, Адыгея – это существительное? — Это деепричастие. Вот, например, предложение: "Я уходил, стремительно адыгея…".
Штирлиц уже три месяца слал в Центр одну и ту же шифровку: 4207 1801 2275 XXXX 6872 4589 5533 XXXX 3473 5600 1956 XXXX Но напрасно: ни на одну из этих банковских карт так и не поступило ни копейки зарплаты.
Граница со Швейцарией представляла собой глубокое ущелье, через которое был натянут канат. Пастор Шлаг сделал по канату несколько неуверенных шагов, нелепо взмахнул руками и полетел в пропасть. «Бедный пастор, – подумал Штирлиц. — Он же совсем не умеет ходить по канату!».
В 8:30 Штирлиц вошёл в машбюро. Он знал, что в это время здесь всегда можно было разжиться каким-нибудь секретным документом: все машинистки уходили смотреть «Богатые тоже плачут».
Штирлиц зашёл в бар и попросил рюмку коньяка. Коньяк закончился позавчера, – ответил бармен. — Тогда водки. — Водка закончилась вчера. — Ну тогда хотя бы пива. — Пиво только что закончилось. Штирлиц понял, что связной из Центра ждёт его третий день.
Сверхсекретное совещание у Гитлера, собралась вся верхушка рейха. Вдруг в кабинет заходит Штирлиц, в будённовке, домашних тапочках и с тазом апельсинов, идет к сейфу, достаёт оттуда секретные документы, фотографирует, убирает обратно в сейф, ставит апельсины на стол и уходит. Все в шоке. — Кто это был, и что он тут делает? — Да это штандартенфюрер Отто фон Штирлиц, русский разведчик. — А чего ж вы его не схватите? — Да он всё равно отмажется – скажет, что апельсины приносил...
— Штирлиц, – сказал Мюллер. — Вы, часом, не еврей? — Ну да, мать русская, отец русский, а я почему-то еврей! – обиделся Штирлиц и подумал: «Не сболтнул ли я лишнего?»